Ее иррациональное чутье подсказывало, что в недавних кошмарах обрести желаемое знание куда проще. Быть может, особняк — не более чем гигантский кукольный дом? И она здесь в качестве куклы. Ее даже переодели под стать. А может, все, что происходит здесь, само по себе сродни кукольному спектаклю в огромном театре, где актеры призваны играть бессмысленно-абстрактные сцены из драм, придуманных некогда сошедшим с ума гением?

Наверное, именно так безумцы воспринимают мир. Хватит.

Эдит утверждала, что в комнатах дома ничто не менялось с тех пор, как умер ее дядя. Если так, то и трубка, и открытая глиняная емкость для табака, и аккуратно разложенные близ толстых учетных тетрадей карандаши на огромной столешнице пролежали так пятьдесят добрых лет. Как и граненый стакан, содержимое которого испарилось, оставив коричневатые разводы на и дне. Возможно, лишь тряпка в руке Мод вступала и контакт с чем-либо в этой хронокапсуле, неизменной с того момента, как ее хозяин покончил c cобой.

— Ах вы чокнутые старухи.— Самое большое опасение Кэтрин подтвердилось, когда она заметила темное въевшееся пятно на краю стола. Вот, где пролилась его кровь… И мать Эдит просто позволила ей там засохнуть. Кэтрин сделала снимок и отвернулась.

Кураторскую честность Эдит компрометировала одна-единственная деталь — бритвы здесь нe было. Ей полагалось лежать на столе или рядом со стулом — там, где она выпала из пальцев самоубийцы. Возможно, оставлять ее лежать у всех на виду было слишком даже для Виолетты Мэйсон. И для меня это было бы слишком.

Семья — собственная семья! — воспитала в Мэйсоне исполненное бредовых откровений помешательство. И когда его не стало, они сохранили его наследие, но зачем? Вымирающая деревенька организовывала в его честь «смотры», но почему, за какие заслуги? Невероятно все это, отдает абсурдом. Если преданность наследию таксидермиста не была вдохновлена неким харизматическим очарованием, если не зиждилась на попытке самого Мэйсона скрыть нечто извращенное и неправомерное, если лояльность деревенских жителей не была куплена им за деньги — то какое же влияние имел безумный военный экс-капеллан, раз повелевал целой округой и даже из могилы манипулировал действиями единственной наследницы?

Кэтрин робко подошла к одной из картотек. Мысль о том, что она будет ворошить бумаги в кабинете Мэйсона, привела ее в ребяческий азарт. Подобные картотеки держались в старых университетских библиотеках. Ящики были лишены отметок, но в верхнем хранилась добрая сотня писем—да и в трех нижних, как оказалось, тоже. Кэтрин провела пальцем по стопке древних бумаг. Наугад достала несколько конвертов.

Многие письма были адресованы Мэйсону неким Феликсом Гессеном — имя, ровным счетом ничего ей не сказавшее. Некий Элиот Колдуэлл также оказался в числе популярных отправителей. Эпистолы Колдуэлла почему-то сохранились лучше — он писал Мэйсону еще в начале шестидесятых годов. Письма были разложены по алфавиту, и Гессен с Колдуэллом занимали большую часть двух верхних ящиков. Не меньше посланий — от человека по имени Сэмюэл Мэзерс: в каталоге рядом с его именем значилась пометка S.R.I.A.13 Некогда Мэйсон вел обширнейшую переписку с ограниченным кругом лиц, но кто все эти люди — Кэтрин не имела понятия.

Смежный с картотекой шкаф был доверху забит фотокарточками в защитных конвертах с прозрачными окошками, подшитых в пухлые альбомы. Подняв одну такую подшивку, она стана листать ее. Снимки фиксировали строительство кукольного театра на лужайке за домом Мэйсона — тогда у нее явно были лучшие временa. Одетая по-рабочему Виолетта Мэйсон ни на одной карточке не глядела в камеру. Постройка проходила по всем правилам — на траве были разложены материалы и развертки чертежей.

Другая подшивка запечатлевала проходившие на подмостках спектакли. Мэйсон с Виолеттой отсутствовали на потемневших кадрах хроники — должно быть, их скрывало закулисье, эта своеобразная марионеточная «диспетчерская». Все снимки были сделаны чуть ли не вплотную к сцене — возможно, при помощи таймера: и все равно перемещения кукол по сцене, будто бы слишком быстрые для заданной выдержки, оставались на кадрах неясными и какими-то призрачными.

Еще одна пачка снимков демонстрировала с разных ракурсов церковь, виденную ею в заброшенной деревне. Огромное количество фотокарточек было нащелкано с незнамо какой целью — стены, надгробия, неразборчивые надписи на них. Особое внимание было уделено одному темному и плохо освещенному углу кладбища.

В очередной подшивке — добрая сотня фотографий каких-то раскопок на склоне малого холма, окруженного первозданной грунтовой средой. Само место Кэтрин не узнала — никаких пометок на снимках не было, кроме каких-то кодов, напоминавших буквы и цифры эпохи Древнего Рима. Судя по всему, из-под земли извлекали что-то ценное. Некую ископаемую реликвию. Что-то, напоминавшее мелкие косточки и лоскутки ткани, было сфотографировано рядом с раскрытой рулеткой.

И наконец в последнем наборе — какие-то не то норы, не то просто канавки в земле на открытой сельской местности. На некоторых кадрах вдали маячил холм — от него к норам в земле были проведены чернильные стрелки, видимо отмечавшие какую-то связь.

Отчаявшись найти мало-мальски разумное объяснение, Кэтрин обратилась к ящику в самом низу шкафа. В нем оказались папки со снимками ночного неба и Луны в разных фазах, как если бы на каком-то этапе жизни астрономия пополнила ряд странных увлечений М. Г. Мэйсона, где уже числились искусство управления марионетками и геноцид мелкого зверья. Подход тут, как и прежде, отмечался дотошный, близкий к научному, но цели все так же плавали где-то в тумане, который почему-то жуть как хотелось развеять.

Кэтрин задвинула «астрономический» ящик и посмотрела на второй шкафчик. Видимо, все основные ответы на вопросы содержались там — иначе где им еще быть?

И вскоре, уже после беглого осмотра, она пожалела, что связалась со всем этим. То и дело Кэтрин отстранялась от снимков и прижимала ладонь ко рту. Увидев такое раз, думала она, не забудешь до конца дней.

Вскрытие, извлечение внутренних органов, всевозможные способы препарирования маленьких млекопитающих — вот что составляло фотоотчеты верхнего ящика второго шкафчика. Буквально шесть фотографий: четыре крысы, белка, освежеванный барсук — заставили ее почувствовать себя плохо. Хуже всего сказалась седьмая. Поначалу Кэтрин подумала, что Мэйсон препарировал темнокожее дитя, но при тщательном, чуть менее замутненном ужасом взгляде оказалось, что на снимке была обезьяна с длинным разрезом на спине. Лоскуты обволошенной кожи свисали с плеч и рук животного противоестественными пародиями на длинные вечерние перчатки. На обратной стороне карточки Мэйсон написал: «От Феликса Гессена, гиббон из Регентского зоопарка». Возможно, чучело было заказано тем самым господином Гессеном. Но мимолетный ужас от мысли, что Мэйсон вполне мог взять и превратить в чучело ребенка, заставил Кэтрин с треском захлопнуть альбом.

Подборка во втором ящике оказалась не менее отталкивающей — на старательно пронумерованных фотографиях были видны неподвижно сочлененные кости останков животных, дополненные линейными рисунками деревянных конечностей, воспроизводящими истинную динамику движения суставов. Несколько больших альбомов содержали снимки отдельных частей кукол, выложенных на черную ткань — не каких-нибудь кукол, а дорогих моделей от Джея Ди Кестнера, Саймона и Хельбига. Разломанные вдоль шарниров ручки и ножки, парички из мохера, бисерные головки кукол-девочек и тельца, отлитые из фарфора были представлены здесь в изобилии. Небесно-голубые стеклышки глаз и маленькие рты с тщательно детализированными зубками указывали на немецкое происхождение прелестниц. Распотрошив тысячу животных, Мэйсон решил, что этого ему недостаточно, и взялся за неодушевленные, искусственные, но при этом все так же сложно сработанные тела.

Папки с фотографиями, идущие после хроники препарирования кукол, сорвали с губ Кэтрин тихий возглас боже всемилостивый, повисший в вялой духоте комнаты, пронизанной запахами несвежего табака, лежалой бумаги и полированного дерева.