Кэтрин рассмеялась. Леонард тоже начал улыбаться и хихикать.

— А чайку не заваришь ли? Мне, видишь ли, сидеть больше нравится.—Леонард постучал по подлокотникам коляски.

— Прекрати! — ей не хотелось смеяться, когда он шутил на тему своей инвалидности, а когда она все же смеялась, потом чувствовала себя виноватой.

— Вот,— Леонард показал письмо от Эдит Мэйсон.

— Хорошая бумага.

— Я знаю. Она вообще-то могла бы выбрать писчебумажные принадлежности попроще. А эти передать нам для продажи. Это крейнов-ская бумага с высоким содержанием льняного волокна. Ей восемьдесят лет как минимум. Я знаю одного коллекционера в Австрии, который взял бы ее только так.— Леонард щелкнул длинными пальцами у лба, рядом со своим ужасным париком.— А вот почерк у нее уже не тот. Смахивает, должно быть, на. письма Ее Величества. Да и умом уж наверняка тронулась, как тот Шляпник. Но я уверен, ты с ней справишься. Тебе это под силу, Китти.

— По-моему, я обожаю свою работу.

Леонард одобрительно хрюкнул, потом нахмурился.

— Вообще Магбар-Вуд — весьма странный уголок мира сего. Я бывал там пару раз.— Он прошелся взглядом по стенам офиса.— Само собой, еще до того, как оказался здесь. Даже тогда это было Богом забытое место. Была там? Ты же, вроде бы, куда-то там заезжала?

— Только в Пекло. То есть, в Эллил-Филдс. Местечко из скорбного детства.— Кэтрин подумала об автозаправке и пустых серых шоссе.—Я съездила туда, где жила когда-то. После просмотра в Грин-Уиллоу. Там все очень изменилось. Все, что я помню, исчезло. С концами кануло. Откуда гы узнал, что я оттуда?

— Ты как-то об этом упомянула.

— Разве?

— Ну да. У этого места печальная история. Из тамошней школы пропали дети. Кажется, еще до твоего рождения.

Не совсем так. Кэтрин занялась чаем, чтобы Леонард не видел ее лица. Маргарет Рид, Анджела Прескотт и Хелен Тйм — она даже имена помнит. В семидесятых всем в Эллил-Филдс были знакомы эти маленькие улыбающиеся лица с черно-белых фотографий. Для старшего поколения жителей Эллил-Филдс эти фото были почти как иконы. Хотя когда Кэтрин сравнялась возрастом с пропавшими девочками, эти иконы — фотографии на газетной бумаге — уже изрядно пожухли. Когда бабуля рассказала ей историю о пропавших девочках, которых так и не нашли, возможно, в качестве предупреждения о контактах с незнакомцами, она показала Кэтрин пожелтевшие вырезки, хранимые в жестяной коробке от печенья. К тому времени в Эллил-Филдс только старики и переживали об этом ужасном событии. Остальные, похоже, просто не хотели вспоминать дурное. И когда Кэтрин принесла домой свое любопытство по поводу трех пропавших девочек пополам с жуткой черной угрозой, которую она углядела за их зернистыми изображениями, отец дико разозлился на бабулю за то, что та «забивает ребенку голову всякими ужасами». Когда пропала Алиса Гэлловэй, Кэтрин уже не в первый раз подивилась великой мудрости бабули.

— Я почти ничего не помню. Мы переехали, когда мне было шесть. Я понятия не имела, что Грин-Уиллоу рядом с Эллил-Филдс. Я узнала об этом, когда посмотрела на карту в поисках того гостевого дома. И в Магбар-Вуд я прежде не была. Я вообще сомневаюсь, что когда-либо удалялась от дома больше чем на милю, не считая семейных каникул на побережье. Мы были без гроша за душой. Мама с папой никогда не говорят об этом периоде в их жизни. Не сомневаюсь, они тоже никогда не возвращались туда.

— Эллил-Филдс как раз между этими двумя местами. Они до сих пор зовутся Старым Городом, хотя новостройщики там всю округу испохабили, во всех смыслах. И этим они занимались еще до того, как ты на свет появилась, Китти. Знаешь, как только я взглянул на тебя, сразу понял — вот девчонка с валлийской границы.

— Да ну тебя.

— Эти огненные волосы, зеленые глаза, умопомрачительные веснушки. Даже после того как на карту всунули Монмут, в долинах всегда было полным-полно красоток вроде тебя. Так что хочешь или нет, ты — классический образец добуннской девы.

— Какой-какой девы?

— Я имею в виду племя, что жило в тех местах до римлян. Ох, и давали же они жару!

— Tы такой старый, что и об этом знаешь? А я-то думала, тебе семьдесят пять и ни днем больше.

— Думать-то думай, а то я вот как сейчас доберусь до тебя! К обеду уж точно доберусь, помяни мое слово, голубушка.

Смеясь, Кэтрин вышла из кухни с чайным подносом, чувствуя, как настроение поднимается прямо на ходу. Леонард умел видеть странную красоту в предметах старины, которые они оценивали и продавали, и точно так же он примечал что-то в ней — что-то, что сама она не могла углядеть за извечной оградой уничижительной самокритики. При нем она как-то само собой начинала чувствовать себя умницей-красавицей, чего никогда не случалось рядом с ее кавалерами. И не то чтобы Леонард был завзятым ловеласом, отнюдь. Она понимала, что он действительно восхищается ею и гордится. Даже пытается защитить ее. После случившегося в Лондоне его деликатное наставничество и доброта помогли ей гораздо больше, чем курс антидепрессантов или новый психотерапевт.

— Что ж, с нетерпением жду встречи с ужасной Эдит Мэйсон в пятницу.

— Если прорвешься через домоправительницу. В письме говорится, что она есть.— Леонард улыбнулся.— Не стоит недооценивать домоправительниц, Китти.

Глава 6

Кэтрин почувствовала, как та, чей голос она услышала из глубины Красного Дома, придирчиво изучает ее взглядом. Ей стало не по себе, и сдавленным голоском застенчивого ребенка она пролепетала:

— Здравствуйте…

Не прикасаясь к двери, она осмотрелась и пару раз зажмурилась, чтобы глаза привыкли к темноте. Ее взгляду явилась узкая, оклеенная бордовыми обоями с угловатым узором кишка коридора с высокими потолками.

— Кто-нибудь есть?

Все внутренние двери, которые она сумела разглядеть, были закрыты, — одна слева от нее, другая справа. Скорей всего, гардероб и кладовка для обуви. Верхние панели ближайших дверей были сделаны из красного витражного стекла, как и абажур над головой Кэтрин. Воистину — Красный Дом.

По стенам возле дверей висели картины в рамах, но она не могла разглядеть ничего, кроме бликов на защитных стеклах. Не успела она восхититься красно-черной напольной плиткой из обожженной керамики, старинной, но без трещин, как наверху, где-то внутри дома, что-то заскрипело — будто старое несмазанное колесо.

Покосившись в ту сторону, Кэтрин увидела, что в конце узкого вестибюля есть выход в более просторное помещение. Грохоча каблуками по плиткам, она вошла в Красный Дом, пересекла вестибюль и заглянула в холл, но не вошла туда. Она оглядела четыре стены, забранные в старинные панели темного дерева. Наконец ее блуждающий взгляд остановился на резной стойке крутой лестницы с левой стороны холла, чья восходящая балюстрада напоминала ребра.

Кости внутри багровых каверн тела.

— Меня… меня зовут Кэтрин! Кэтрин Говард. Я от Осборна.—В протянувшемся змеей коридоре ее голос звучал блекло, слабо, бессильно.

В бледно-алом отражении невидимого здесь дневного света Кэтрин разглядела темный силуэт на фоне еще одной двери, словно окутанный багряной аурой и восседавший на чем-то, напоминающем садовую тачку. Насколько Кэтрин смогла разглядеть, верхняя половина тощего тела и голова на длинной шее были наклонены вперед, разглядывая ее. Остальное было скрыто деревянными перилами.

— Если бы вы удосужились позвонить в дверной колокольчик, Мод бы вас встретила. Она где-то внизу.— Иссушенный старостью голос прозвучал настолько язвительно, что Кэтрин даже немного оробела. Неожиданный звон ручного колокольчика, донесшийся оттуда же, откуда и голос, заставил ее вздрогнуть.

— Ах, вот оно что.— Она старалась говорить как можно меньше: абсурдный голосок в голове велел ей не вдыхать чересчур много здешней среды. Воздух в Красном Доме ощутимо провонял какой-то химией, перекрывавшей соперничающие с ней ароматы мастики, лакового дерева и плесени. Вся эта палитра маскирующих запахов живо напомнила ей дышащие на ладан антикварные лавочки и провинциальные музеи, в которых ей доводилось бывать, а вот доминирующий резкий дух был ей незнаком.