Майк не был снаружи Красного Дома, этого великого и ставшего уже нестерпимым монолита о множестве башен, крыш, дымоходов и флеронов, царствующего в безграничной и непостижимой ночи. Кэтрин звала его, кричала, мчась по улице, стылой и неосвещенной, к черным воротам. Ответа ей не было.

Главная дверь дома была распахнута, изнутри сочился неуютный красноватый свет. В эту ночь все арочные проходы дома распахнулись, будто бы в надежде завлечь не одного гостя, а целую группу любопытных посетителей.

Откуда-то издалека все еще несся усиленный динамиками хрип «Зеленых рукавов», словно возвещая прибытие кошмарного маньяка, который в час полночный раскатывает на фургоне мороженщика и ловит легковерных детишек. Надтреснутый звук наконец-то ворвался и дом сквозь распахнутые двери, загоняя в барабанные перепонки Кэт иглы.

Был ли там Майк? Если да, то дела еще хуже, чем показалось сначала. И о чем таком говорила Эдит? Внезапный звук ее голоса, донесшийся сверху, заставил сердце уйти в пятки. И, как всегда, смысл слов, сказанных старухой, был запрятан куда-то в туман.

— Что вы такое говорите? — крикнула Кэтрин, задрав лицо к маленькой фигурке наверху.— О чем вы вообще? Нет у меня никакой путеводной звезды!

Эдит сделала вид, что не слышит ее. Судя по наклону ее головы, она разглядывала небо.

— Мой дядя нашел те места, где они обретаются. Где они похоронены вместе с тем, что осталось от прочих убитых мастеров. В потаенных уголках схоронились они, там и ждали. Ждали новых выступлений. Вы знаете, что стало с Генри Стрейдером. Теперь вам известна судьба остальных Мучеников, чьи имена на слуху. Благой Спеттил. Благой Петтигрю. Они тоже слышали тот могильный зов.

— Мне до этого нет никакого дела! Где моя чертова машина? Вы не имеете права!..

Эдит, игнорируя ее мольбы, продолжала говорить, как если бы ее истинная аудитория пребывала где-то там, в вышине.

— Мой дядя провел годы в поисках того, что осталось от них. Того, что возвратилось в землю после того, как Последний Мученик пал. Но в итоге это они нашли его. Он стал избранным. Возможно, в иные эпохи так было и с прочими Мучениками. Кто теперь скажет наверняка?

— Эдит, с меня довольно. Я не хочу…

— Но что воззвало к Мученикам… То было жизнью наиболее ценной и священной. Той жизнью, что не всякий опознает, в какую не всякий уверует, если только он не юн. Эта жизнь наполняет собою определенные вещи, моя дорогая, в определенных местах. Эти вещи всегда можно починить. И было пришествие — новое, священное рождение для них и для тех, кто уверовал в них.

— Хватит! Майк. Мой друг, Майк. Он здесь? Моя машина пропала! Моя сумка…

— Умолкни, прошу! Ты в истерике. Я не стану общаться с тобой через лестницу. Это в конце концов некрасиво. Поднимись.

Кресло Эдит откатилось назад, за пределы досягаемости винно-красного освещения. Но как она двигалась, что именно вращало колеса, Кэтрин не могла понять. Поскрипывание удалилось куда-то в направлении залы — как и в тот, самый первый, визит, который ныне восприни-i.iлея как какой-нибудь давний, причудливый сон. Сон, о котором хотелось забыть.

Или она здесь окончательно сошла с ума, или ей нужно как можно скорее выйти из зоны влияния Красного Дома, дабы вновь обрести контроль над своим рассудком, памятью, снами и воображением. Сама эта постройка, сам этот ядовитый яоздух, зажатый между стен, действовали на нее как сильный психотропный наркотик, сбивающий с толку и делающий из мыслей хаос.

Кэтрин поднялась по лестнице. Испарина, выступившая под тонким платьем, быстро остыла и теперь повергала ее в дрожь. Обе ноги были разбиты в кровь.

Никогда еще она не чувствовала себя настолько больной, больной именно душевно, не физически. Конечно, если ухватить Эдит за цыплячью шею и как следует потрясти, какие-нибудь ответы на свои вопросы она да получит. Старуха не столько пригласила ее на это безумное представление, сколько намеренно подослала сюда. Эдит в нем никак не могла быть замешана — Кэтрин своими глазами видела. Как та вкатилась в полуразрушенный холл. Но кто же тогда управлял марионетками? Мод?

Пожалуйста, Господи, пусть это будет Мод. 

Когда Кэтрин застыла в проходе в гостиную, сотни стеклянных глаз заблестели в окружавшем Эдит тусклом свете. Старуха, чье лицо было укрыто невесомой вуалью, ухмыльнулась. Будто старый экспонат, возвращенный на причитающееся ему место, ее инвалидное кресло встало, как раньше, у камина, и Горацио свернулся у самых подставок под ноги, сделанных из нержавеющей стали.

— Я просто хочу вернуть свою машину, свои вещи… И я уеду, обещаю.

— Уедешь? Куда, дорогая моя? Туда, откуда пришла? Какие глупости. Кому в голову придет возвращаться туда? Уверяю тебя, это та еще задачка — просто даже терпеть то место снова после жизни где-то еще.

Кэтрин решительно шагнула навстречу старухе.

— Вот именно, у меня есть своя жизнь…

— Своя жизнь? Ох, как интересно!

— Семья…

— Не твоя настоящая семья, дорогуша.

Кэтрин занесла руку… и остановилась. Ее мысли вконец перепутались. Она угодила в самую настоящую сеть интриг, в какой-то жестокий, бессмысленный заговор. Или она спит и это все — дурной сон, в котором ловушки снова  и сновна поджидают ее на каждом шагу?

— Что вы знаете обо мне?

Эдит улыбнулась. Ее голос стал помягче — таким тоном обычно разговаривают со сбитыми с толку детьми.

— Тебя отдали, дорогая моя. Потом снова забрали. Очень щедрый жест. Но ты не смогла уйти далеко, потому что была рождена в Магбар-Вуд. Последнее дитя, выросшее, без преувеличений, в тени гробницы Первого из Мучеников. Потому-то ты нигде не могла найти себе место| — разве я не права? Ни у кого из наших людей не получается. На многое, конечно, тут рассчитывать нечего, зато остаются те, для кого ты всегда была особенной. И с тех пор как волшебство, благодаря стараниям моего дяди, возвратилось в наш укромный уголок, открылись некие возможности, изначально доступные немногим. От некоторых шансов отказываться глупо — ты согласная со мной, милая? Твоя маленькая подружка Алиса познала много чудес с той поры, как присоединилась к нам.

Кэтрин опустилась на колени. Ей хотелось быть как можно ближе к полу — чтобы падать было не так высоко. Она смертельно устала, ее дыхание стало сбивчивым и хриплым, ноги дрожали. Как только она соберется с силами, она сможет убраться отсюда — не важно, с Майком ли, без него. Сквозь садовую калитку — и прочь, через поля. Когда-нибудь она непременно выбредет на дорогу, а там поймает попутку. За рулем будет какой-нибудь обычный-преобычный человек — кто-то из мира, который ей знаком и понятен. Она вдруг поняла, что уже довольно долго разглядывает подол длинного, старомодного платья Эдит.

— Попробуй понять, милая. Все, что хотел мой дядя — пробудить нас. Открыть нам глаза на те чудеса, что ждут впереди жизни. После жизни. Мы все стали частью того, что избрало нас в качестве наблюдателей. Нашему взору доступны явления, что не наблюдались в этой части мира вот уже много лет.

— Прошу вас, я не хочу об этом слышать. Вы спятили! Ваш дядя был безумцем…

— Да, возможно, в конце концов он сбился с пути. Его нервы сдали, милая. Он был старым и уставшим. Но не забывай — когда-то он был служителем Бога. И нет в том ничего непредвиденного, что его старая вера вернулась к нему, когда было уже слишком поздно. Ты должна понять — мы все это со временем поняли — то, что было пробуждено ото сна в этих холмах и приглашено в святилище, не так-то просто погрузить в сон снова. Слишком поздно.

— Я вас совершенно не понимаю, Эдит! Моя машина… Мой друг Майк…

Взгляд Эдит устремлялся куда-то вдаль.

— Когда дядюшка наложил на себя руки, его связь со всем этим лишь усилилась. Можно сказать, его смерть окончательно утвердила наш союз. Он был первым спасенным. Потом спаслась моя мать. Я даже не помню, когда это произошло. И вот приходит мой черед.— Эдит растянула в улыбке пожелтевшие губы.— И мы потратили много сил на то, чтобы пригласить и тебя. Но теперь мы устали. Теперь задержка на этом свете, пусть даже кратковременная, сулит нам одни страдания.