— Прошу вас… Что тут произошло?

— Многим ли маленьким девочкам достался подобный дар? Имей это в виду…

Кэтрин вцепилась в ободки инвалидного кресла, будто близость к старухе могла придать вес ее словам:

— Дар? Я тут страдаю, Эдит. Пожалуйста. Помогите мне.

— Ты не страдала бы, хвати у тебя ума уйти вместе с Алисой. Но ты не была готова. Ты все еще хотела найти себе место где-то еще, за пределами города, в мире, который презирал и отвергал тебя. Всего этого можно было бы избежать, не будь ты такой упрямой! Они всегда готовы принять в свои объятия убогих и позабытых. Конечно, все это будет казаться тебе странным поначачалу. Все мы через это прошли. Юным душам проще принять все как есть.

Кэтрин плакала, и за завесой слез фигура Эдит расплывалась, сливалась с темной каминной полкой и самим камином. Колеса инвалидного кресла поскрипывали. Что-то щелкнуло прямо у нее над макушкой. Ей мигом пришли на ум вязальные спицы, зажатые в маленьких пальчиках, фарфорово-холодных, ныряющих в копну ее спутанных волос и касающихся кожи головы.

— Я хочу уйти. Где Майк?

— Тихо.— Голос Эдит упал до шепота.— Однажды я попыталась уйти. Когда мне было двенадцать лет, я сбежала. Но далеко убежать не вышло. Как и у моего бедного отца — как все-таки жаль, что у меня никогда не было шанса узнать его. Когда мать догнала меня, она заметила, что я пошла по его стопам — к лугу, у которого никогда не сыщешь конца. А потом она на целый день заперла меня в одной комнате с Клушей Гризель, и больше я не сбегала, уж поверь мне.

Кэтрин подняла на старуху глаза. Уголки ее глаз щипало от слез. Кое-как она встала на ноги, стараясь проглотить сухостой, забивший горло и лишивший ее дара речи.

— Что вы… Что вы хотите сделать со мной?

— Хватит моих старческих сказок. Твой джентльмен, твой избранник — он ждет тебя.

— Майк?

— Он явился с той девушкой, что была слишком самоуверенной. Когда-то и Мод была такой же. В отличие от твоего друга, я бы сказала, Мод легко отделалась, но не думаю, что она сама согласится с подобным суждением.— Эдит хихикнула.

Голосу Кэтрин придавал силу скорее дух, чем звук:

— Майк здесь? А Тара?

— Посторонних здесь никогда не жаловали. Они ведь совсем нас не понимают, Кэтрин! Но мы, повторю, приложили много усилий к тому, чтобы ты явилась сюда, и с пониманием отнеслись к твоим нуждам.

— Нуждам? Я не…

— Всем должно знать, что за всякое желаемое следует заплатить свою цену.

До боли в пальцах сжав кулаки, Кэтрин отступила на шаг от инвалидного кресла с примостившейся в нем безумной женщиной:

— Хватит! Достаточно! Не хочу больше слушать эту околесицу!

— Изучая комнату моего дядюшки, неужели ты не пришла к лучшему пониманию нашей истории? Мы надеялись, что придешь. Именно поэтому мы пустили тебя туда, чтобы ты своими глазами увидела, как проходил процесс его обучения Великому Искусству.

— Девочки. Те девочки из Эллил-Филдс. Что он с ними сделал?

Эдит все так же продолжала разглагольствовать о своих воспоминаниях, будто Кэтрин рядом с ней не было. Ничего не изменилось.

— К моему дяде они вернулись… Несколько другими. Сильно изменившимися. Они были уже не так добры, как раньше. Нет, дорогая моя. Понимаешь, с начала времен труппа старалась скрыться с любопытных глаз, пока кровожадная натура этого мира пестовала саму себя. Они навидались всякого — и несправедливости людской, и расправ над теми, кто был им дорог и теми, кому были дороги они. Степень их трагедии ты представить себе не сможешь. Вот почему они чтут мистерии жестокости — дабы помнили о тех, кто был неправедно лишен жизни. Да, к моему дяде они пришли, будучи непоправимо уязвленными. Как дети, выросшие в жестокости и равнодушии. Когда мы нежны и невинны, невзгоды бьют по нам особо остро. Страх, жестокосердие — такие вещи меняют нас, дорогая моя. Они нас формируют.

Эдит растопырила тонкие белые пальцы. Заправила их в тесные шелковые перчатки — чему Кэтрин была только рада: коже головы касания старухи казались каплями ледяного дождя. Она даже не знала, с кем Эдит разговаривает, но та продолжала говорить. Надломленный голос заполнил голову Кэтрин. Представив себя пленницей Красного Дома, вынужденной вечно внимать речам старухи, Кэтрин захотела закричать.

— Они почувствовали страдания моего дяди, ибо были те сродни их собственным. И он собрал труппу этих маленьких созданий снова, как это делали другие, до него. Благодаря его покровительству традиция воскресла вновь. И под твоим крылом им не терпится продолжить с того, на чем они остановились много лет назад. Правда, для них… и для Алисы, дорогая моя… прошел не такой уж и долгий срок.

— Прекратите! Прекратите немедленно! Вы… Вы меня совсем не знаете. Не знаете, кто я, через что я прошла. Вы меня просто путаете! Насмехаетесь надо мной! Все, что мне нужно — вернуться домой.— Она обратилась к окну. Аккорды «Зеленых рукавов» стегали по воздуху все ближе и ближе.— Вы больная. И ваш дядя был болен. Этот дом просто омерзителен. Вы похитили всех тех девушек. И Алису… Алису тоже.

— Я больная? Какая же ты глупая. Разве мир, презиравший таких, как Алиса, не был болен? Мир, который сжигал, вешал, казнил на колесе тех, кто давал убогим надежду, — не болен ли? Они просто хотели спасти тебя. Спасти, как спасали других бедняжек, брошенных на обочине жизни. Они всегда покровительствовали тем, кто был так же сломлен, как они.

Эдит, похоже, потеряла к ней интерес. Она с любовью рассматривала котят в шкафу, за стеклом. Широко раскрытые глаза, реверансы, их крошечные пушистые мордочки, скрытые крохотными веерами, — все это теперь выглядело невыносимо жутко.

Кэтрин явилась сюда, отчаявшись, — больше ей некуда было идти; и к чему это привело? Поразмыслив, она пожалела, что не ковыляет во мраке по идущей из деревни дороги, не карабкается через канавы, не бежит по неосвещенным полям. Даже если бы те жуткие старцы, гости смотра, пошли бы за ней и неотступно следовали бы по пятам, перешептываясь в звонкой пустоте, это было бы гораздо лучше, чем то, с чем она здесь столкнулась.

Кэтрин попятилась к двери, борясь с желанием выкинуть какой-нибудь дикий фортель. С порывами, что были так же безумны, как и Мэйсоны, и весь этот дом, до краев наполненный смятением и ужасом.

У самых дверей она прикинула свои шансы. Перспектива бежать через черный ход по диким запустелым лугам в полной темноте, в одиночку уже не так манила, как мгновение назад.

— Родители будут меня искать. Вы ведь понимете, не гак ли? Мой босс, Леонард, он с ними снижется.

— Ты уверена?

— Да, черт возьми! Сюда нагрянет полиция!

— Они потратят впустую много времени, потому что не найдут нас. Дом дяди — один из тех, где требуется приглашение, чтобы попасть внутрь.

— Да хватит уже! Где Майк? Вы сказали, что он пришел сюда. Он-то не был приглашен!

— Tы наверняка знаешь, кто был приглашен, а кто нет? Они не отпускают тех, кого любят. Только не теперь. Да и раньше, думаю, такого не было. Мы — всего лишь экспонаты для этих маленьких тиранов. Ты не мой гость, а их. Так — с любым человеком в этом доме.

— Скажите мне, где он. Скажите же!

— И они переделывают тех, кто хранит их, по своему образу и подобию. Так поступают истинные ангелы. Всегда.

— Заткнись, ты, карга!

Эдит отвернулась от Кэтрин, явно пытаясь скрыть гнев.

— Ругаться последними словами на тех, кто приютил тебя — это все, на что ты способна в час явления истинного чуда? Так ты только разочаруешь своих будущих хозяев, Кэтрин.

— Где он?

— Твоего кавалера пригласили внутрь, чтобы он ждал тебя, и он ждет. Ты найдешь его в мастерской дяди. Вместе с разлучницей. О тех, кто перешел тебе дорогу, да позаботятся те, кто истинно любят тебя. Так произошло и с твоей матерью — распутной девкой, не нашедшей в себе мужества воспитать тебя.

— Моя мать…